(Глава из книги "Одна обыкновенная жизнь. Очерки автобиографии")

Блокадные будни Блокадный быт Романтика книжная и реальная Мои обязанности Баня Однажды летом 42-го... Снова в школу Блокадный земляк Картошка Победа!.. Победа!..

Летом 1942 года начали работать третьи классы. Пока ещё это были не занятия, а просто способ организовать и как-то поддержать детей. Уроки начались с сентября.

Ярких воспоминаний об учителях и уроках в третьем классе у меня не осталось. Осталось в памяти бомбоубежище, Александровский сад, где были уроки военного дела, и столовая, где нас кормили непонятным супом, биточками из шрот (не путать со шпротами; шроты - соевый жмых, похожий на опилки).

Бомбоубежище в "доме со львами" было очень надёжное. Стены в цокольном этаже достигали полутораметровой толщины. В подвале, который служил бомбоубежищем, была раздевалка. Туда, в помещение, разгороженное барьерами и решётками, снесли шведские скамейки из физкультурного зала и стулья из актового. Как только раздавалась сирена воздушной тревоги или объявление об артобстреле, уроки прекращались, и все классы организованно шли в подвал. Там было тесно, почти тёмно и очень холодно. Конечно, шумели, толкались, мальчишки устраивали вялые потасовки. Девочки обычно усаживались тесным кружком и делились домашними новостями, вспоминали случаи довоенной жизни и рассказывали сюжеты прочитанных книг или довоенных кинофильмов. Их содержание было известно всем, но всё равно слушали и наперебой дополняли пропущенные детали.

Зима 1942-1943 гг. помнится смутно: тёмные дни, постоянный холод - на улице, в школе, в бомбоубежище. Правда, дома было тепло. С наступлением зимы мы перебрались в пустующую дворницкую в подвале. Там была кухня с большой плитой и комната с круглой печкой. До войны там жила семья дворника-татарина. Все вещи хозяев мы снесли в заднюю комнату, а сами расположились в кухне и комнате, примыкающей к ней.

К этому времени весь дом занимала воинская часть. В нашей кухне теперь постоянно кипятили воду. Часто приходил пожилой солдат, сидел на ступеньке, пока грелась вода, о чём-то разговаривал с бабушкой.

Однажды бабушка Елена Гавриловна принесла со двора какой-то плоский предмет, похожий на барабан. Его положили на край плиты. Было удобно использовать диск вместо подставки под ведро. К счастью, в кухню вошёл тот самый пожилой солдат. Увидев диск, он сразу же схватил его и выбежал вон. Это была противотанковая мина. Где её умудрилась найти бабушка, никто уже не спрашивал.

Весной, когда уже сошёл снег, было ещё событие, вполне обычное для военного времени.

Теперь, когда мы жили в подвале, мы реже стали ходить в бомбоубежище. Да и привыкли к частым тревогам. Был солнечный день. Начался налёт. Хлопали зенитки. Мы в убежище не ушли. И вдруг что-то хлопнулось в центр нашего двора, и он наполнился то ли пылью, то ли дымом. Все бросились внутрь комнаты, к стене, противоположной от окна. Через какое-то время пыль осела. Мама и бабушка вышли во двор. Забегали солдаты. Нам запретили выходить. А через некоторое время пришёл какой-то командир и приказал всем взяться за руки, выйти во двор и, прижимаясь к стене и не разговаривая, идти к воротам и на улицу. Я спросила маму, что это значит. Она сказала мне, видимо, первое, что пришло в голову: "Не бойся, это гильза от зенитки упала прямо в наш двор". Даже я поняла нелепость объяснения, но ведь ей нечего было сказать: в наш двор упала бомба, которая, к счастью, не взорвалась.

Нас пустили домой только через несколько часов. Во дворе работали сапёры. В самом центре двора осталась пробоина в асфальте, и было видно, что под асфальтом - мелкий песок. Он-то и поднялся в воздух жёлтой пылью.

Зимой 1942-43 года было очень холодно в школе. В классах сидели в зимних пальто, платках, валенках и рукавицах. У меня была довоенная меховая муфта. С ней удобно, пока не пишешь, руки согреты. Но писать приходится плохими чернилами, они замерзают в непроливайках. Новых тетрадей ни у кого нет. Я пишу в папиных довоенных блокнотах, не использованных до конца.

Однажды одна из временных наших учительниц пришла в класс сильно расстроенная. Оказалось, что в её дом попала бомба. Квартира осталась цела, обвалилась одна стена. Её комната рядом с лестницей. Но лестница как раз открыта сверху донизу, по всей вертикали дома. Её комната на третьем этаже.

Разбомблённый дом находится на проспекте Майорова (Вознесенском). Второй дом после Мариинского дворца на той же стороне. Дом оцеплен, во двор никого не пускают. У нашей учительницы в квартире остались вещи. Она подняться туда не может. А мы лёгкие, можем пробраться туда и принести, что осталось.

К тому времени, когда кончаются уроки, мы уже там. Никто не дежурит у подворотни, только натянута верёвка. С улицы видна груда кирпичей во дворе от рухнувшей стены.

Идём во двор и видим лестницу, которая как бы висит в воздухе. Бегом поднимаемся на третий этаж. Никто не думает о том, что она может рухнуть в любой момент. Всех охватывает какой-то неестественный азарт. Под ногами битое стекло, штукатурка, осколки посуды, обломки вещей. Хватаем, что попало из комнаты на третьем этаже: кто подушку, кто стул, кто таз, кто кастрюлю. Спускаемся вниз. Всё-таки ноги предательски дрожат.

Учительница ждёт нас в школе. С нами она к своему дому не пошла.

Ещё запомнился Савелий. Как было настоящее имя этого мальчика, я не знаю. Все его звали Савелий, потому что фамилия его была Савельев. Он держался как-то особняком от наших мальчишек. Был медлителен, не шаловлив. Ходил в школу в большом нестёганом ватнике, который на нём был как пальто, в серой солдатской ушанке на рыбьем меху и в больших кирзовых сапогах. Он жил один. Матери не было, а отец служил на Неве, на буксире или барже. Он появлялся очень редко, и Савелий всегда ждал его. Как он умудрялся жить на свою детскую карточку, можно только предполагать.

Однажды весной 1943 года, когда по улицам уже ходили редкие и всегда переполненные трамваи, в класс во время урока пришла директор школы Валентина Васильевна Бабенко. Она сообщила, что ночью в больнице умер наш одноклассник Савельев. Он попал под трамвай. Хотел вспрыгнуть на подножку, когда трамвай уже тронулся. Его подвели сапоги. Нога выскользнула из широкого голенища, и он оказался под колёсами. Ему отрезало обе ноги. Он умер от потери крови.

Я долго его вспоминала. Он сидел на последней парте, за моей спиной. Иногда о чём-нибудь спрашивал на контрольных. Однажды он принёс мне в кулёчке немного крупной коричневой соли. Ему хотелось что-нибудь сделать для меня.

Всю войну я носила при себе лист тетрадной бумаги, сложенный во много раз. Он всегда был со мной в маленьком карманчике портфеля или в кармане жакетки. Это был переписанный от руки текст молитвы о спасении. Я очень долго помнила его наизусть. Потом забыла. Жалко, что забыла. Иногда хочется вспомнить, но из памяти ушли даже первые слова.

Наша школа была как бы под сенью Исаакия. Площадь специально не бомбили. Говорили, что благодаря зданию немецкого посольства, которое находится напротив Астории (за сквером). Посольство - собственность Германии, а Астория пригодится, если немецкие войска войдут в город.

Летом 1943 года, во время одного из очень сильных артиллерийских обстрелов, снаряды разорвались совсем близко от школы. Пострадали львы: одному перебило хвост, другой лишился нижней челюсти. Тогда же был тот знаменитый случай, который описан в романе Чаковского "Блокада". Один из снарядов разорвался на остановке трамвая, которая была рядом со школой, около Александровского сада, ближе к манежу. Были жертвы. Нас довольно долго держали в бомбоубежище после отбоя, пока не увезли раненых и убитых.