В мае 2000 года в моей квартире раздался телефонный звонок:

- Здравствуй, Марк. Говорит Крестинский.

Поначалу показалось - звонит из Питера.

- Нет, - говорит, - из Бат-Яма.

- В качестве туриста приехал?

- Нет, - отвечает, - на ПМЖ.

Вот те раз! Никогда не думал, что Саша может в Израиль на ПМЖ явиться. Его еврейский дедушка из повести "Штиблеты" как-то из головы вылетел.

Позднее он напишет: "Я приехал в Израиль в мае 2000 года, растерянный, безъязыкий, не совсем ещё оправившийся от тяжёлой двухлетней болезни. Две вещи меня спасали: ежедневная дорога от Бат-Яма до Яффо по кромке моря, босиком, наедине со стихиями. и - театр Мушкатиных, с которым познакомил меня мой старый товарищ - поэт Марк Вейцман.

Театр Мушкатиных - Игоря и Людмилы - непрофессиональный, молодёжный. Симпатичные ребята, неплохая режиссура. Саша ходил туда, как на работу. По заказу редактора русско-еврейского журнала "Новый век" Иосифа Бегуна, известного в прошлом правозащитника и "отказника", Крестинский написал большое эссе "Прогулки "фраеров" по Земле Израиля". Оно было опубликовано в №3 в 2003 году. К слову сказать, очень рассчитывал на гонорар, которого, увы, не последовало. Там есть размышления о "детских людях" - термин В.Белинского, - о их "донкихотской преданности детству". Вот таким "детским человеком" и был Александр Алексеевич.

Это не только моё ощущение. Вот что написала в письме Марина Бородицкая, когда я сообщил ей о смерти Саши: "Как же мне грустно, что умер Крестинский! Как я его - чуть ли ни с детства - любила! И рассказы о ленинградских мальчишках, и "деревенского" (почему-то) Ивана Моторихина, и стихи, Это ведь его? (цитирую по памяти) . "Король Бим-Бом пошёл на бой за высохший ручей, хотя - и это знал любой - ручей-то был ничей." Вообще он был какой-то свой, наш, грустно-весёлый, многослойный, детско-взрослый, как Берестов, Погодин, Коваль. Какая же я дура, хоть бы привет ему через тебя передала, "от неизвестной поклонницы". Или я передавала? Эх!"

Первая наша встреча с Сашей длилась несколько часов. В результате в газете "Время" появился мой очерк о нём "Волной забытый детский след". После чего редактор "Времени" Лазарь Данович стал публиковать в газете практически всё, что предлагал Крестинский (это давало возможность немного подзаработать; между прочим, в "русских" средствах массовой информации платят далеко не всем).

Мушкатин, с которым я свёл Александра, взял у него интервью в прямом эфире на радио РЭКА. Представил я Сашу и нескольким наиболее уважаемым писателям, пишущим по-русски. Он вступил в СП. Города Холон, в котором я жил тогда, и Бат-Ям - соседи. Друг к другу в гости мы ходили пешком, что занимало минут 45. Чувствовал себя Саша, на мой взгляд, неплохо. Много времени проводил за письменным столом. Стал на врачебный учёт. Израильские лечебные заведения и врачи очень понравились ему. "Бат-ям" - по-русски означает "дочь моря" или "русалка" (города на иврите - женского рода), от съёмной квартиры на улице Бальфур, где жили Крестинские, до пляжа - 15 минут ходу. Компьютера у Саши не было. Некоторое время он всё пытался разузнать, где же можно купить пишущую машинку. Ему отвечали: "Кто же нынче на пишущих машинках печатает!" Наконец я нашёл в Тель-Авиве некую Богом и людьми забытую мастерскую, где машинки продавали. Сашиной радости не было предела: он обрёл наконец своё любимое орудие производства!

Крестинского отличало романтическое восприятие окружающей действительности. "Эту землю, как судьбу приемлю" - писал он. Говорил: "Поят, кормят, работаю - чего же ещё!" Или: "Господь привёл меня сюда не гостить, а жить". На первых порах он не понимал, что экзотика рано или поздно оборачивается бытовыми неудобствами. Бат-Ям - город, расположенный в приморской низменности, отличается чрезмерной влажностью воздуха. Что-то вроде Батуми. Яффо - городок экзотический, но явно криминальный, враждующие между собой арабские кланы то и дело устраивают здесь перестрелки, в любой лавчонке можно купить наркотики. Тель-Авив и возник в своё время из-за того, что евреям не было никакой возможности жить в Яффо. Он образовался как альтернатива Яффо. Поэтому называть свою израильскую книгу стихов "Дорога на Яффо", как сделал это Саша, думаю, не стоило. Но он таких тонкостей не знал и не понимал. Его иврит был очень слабым (в ульпанах учат плохо), идиш не знал вовсе. Быт, нравы, фольклор еврейских местечек были ему известны лишь понаслышке. Многие аллюзии, возникающие при общении русскоязычных израильтян - олим, до него не доходили. Кроме того, он был человеком православным, прихожанином церкви. Между тем как практически все его коллеги-писатели зажигали субботние свечи, отмечали еврейские праздники и знаменательные даты, соблюдали кашрут. Как-то я сказал ему, что в определённом смысле он в Израиле - человек со стороны. Он откликнулся стихами.

Интернационализм, конечно, вещь хорошая, но к еврейству человека отнюдь не приближающая.

Так случилось, что многие литераторы, прибывшие в Страну с прежними волнами "алии", захватили в средствах массовой информации большинство вакантных мест и командных позиций. И если на "географической родине" их - не без оснований - на пушечный выстрел не подпускали к печатному станку, то здесь они немедленно стали называться писателями, публиковать свои бездарные опусы и мозолить глаза публике с телеэкрана. При общении с Крестинским они вообще не представляли, с кем имеют дело, а его материалы отфутболивали. Саша возмущался: "Марк, что это? Ведь N - абсолютный графоман! Между тем его имя всё время мелькает в периодике, а стихи и чудовищные песни на его слова постоянно засоряют радиоэфир! К тому же о нем пишутся хвалебные рецензии, причём не только такими же графоманами, как он сам, но и людьми, в литературе сведущими". И я отвечал почти по Искандеру: "Местный обычай".

Тем не менее Саша познакомился и подружился и с истинно талантливыми людьми, которые по достоинству оценили его стихи и прозу: поэтом и редактором "Иерусалимского журнала" Игорем Бяльским, замечательным прозаиком и блистательной переводчицей Светланой Шенбрунн, поэтессой и издателем Зинаидой Палвановой. Его стихи и проза публиковались на страницах "Иерусалимского журнала". Он часто и охотно приезжал в Иерусалим. Здесь, в зале "русской" библиотеки, прошла презентация его книги. Теперь, когда его не стало, вечер его памяти решено провести не в тель-авивском помещении Правления СП, а именно в Иерусалиме, а вскорости в "ИЖ", в разделе "Холм памяти", пойдут материалы, посвященные его жизни, творчеству и литературному наследию.

Параллельно с литературными занятиями шло лечение. В больнице "Шиба" ему была сделана операция. К счастью, моя невестка Аня, врач, в этой больнице работает. Она добилась, чтобы операция была сделана как можно скорее, контактировала с хирургами, была переводчицей и вообще контролировала весь процесс лечения вплоть до выписки. Через некоторое время после операции Саша, по его словам, стал чувствовать себя гораздо лучше. Он был весел, активен, лёгок на подъём, мобилен.

75-летие своё Александр Алексеевич отмечал в помещении матнаса (клуба), в котором работает мушкатинский молодёжный театр "Мозаика". Он давно уже стал для юных актёров своим человеком, чуть ли не родственником. Ребята приготовили специально для этого случая весёлую и трогательную программу, которая удивительно соответствовала юному мироощущению юбиляра: пели под гитару, танцевали, разыгрывали сценки. Видно было, что к Саше они относятся с уважением и любовью. Были здесь и кое-какие ленинградские знакомые, и даже бывшие ученицы (ведь Саша в течение 10 лет работал в школе).

А потом я переехал в другой город, и мы с Сашей стали видеться реже. Я знал, что у него вновь возникли проблемы со здоровьем, что процедуры, которые ему приходится принимать, изнурительны. Впрочем, при встречах больших перемен в его внешности и поведении не замечал.

Потом наступила стадия лишь телефонного общения, от встреч он уклонялся, то же самое мне говорили наши общие друзья. Было понятно, что ему очень плохо. Позднее дал понять, что теперь не стоит беспокоить его и телефонными звонками. Поэтому свидетелями его последних месяцев жизни были лишь близкие родственники. На следующий день после похорон позвонил Вадим Халупович. В последний путь Сашу провожали только близкие, Мушкатины и несколько актёров "Мозаики". О смерти Саши Эля никого не оповестила, о ней не знало и руководство СП. Его похоронили на христианском кладбище вблизи города Петах-Тиква.

О последней книге Саши, подытожившей его непродолжительную жизнь в Стране, подобно чеховскому мальчику, сказавшему о море: "Оно большое", я бы сказал: "Она добрая". С детской доверчивостью и наивностью неофита идёт её лирический герой навстречу новой диковинной жизни, безусловно рассчитывая лишь на ответное стремление к пониманию и участию, категорически не желая лезть со своим уставом в чужой монастырь. "Привычные с детства цветы" здесь поражают его "своей мощью и пышностью", морская даль, "непрестанно меняющая окрас", завораживает и заставляет сердце биться чаще. Стихи густо населены людьми: здесь и рыбаки Средиземного моря, и хозяин пивного ресторанчика, и трогательная старушка с собачкой, и "харедим" в чёрной одежде у Западной стены Иерусалимского Храма - Стены Плача. Вспоминая "блокадных трупов горы", а также "бомбёжки и стрельбу" своего военного детства, он с горечью и презрением пишет о царящем на Святой Земле "подлом духе террора".

Мы дружили с ним около трех десятилетий, в основном - на расстоянии (я жил на Украине, в Питере бывал нечасто). Благодарю судьбу за то, что она подарила мне 5 лет тесного общения с Александром Крестинским, одним из самых талантливых и светлых людей, которых я когда-либо знал.

Материал предоставлен для размещения на сайте М.Д.Ясновымв 2006 году.