24 октября 2002 года у широкой аллеи Северного кладбища, где только что поставили черный мраморный памятник с портретом Инны Владимировны Прусскавой, собралась небольшая группа пожилых людей. Тихо звучал голос Окуджавы... "Женщина плачет, а шарик летит...". На черном памятнике его слова белыми буквами: Надежда короче жизни, но жизнь короче любви...

Чем больше я думаю об Инне, тем больше понимаю, какую важную клеточку в мозаике моей жизни заняла она.

В студенческие годы - подруга, советчица, младше меня почти на два года, но опытом и глубиной понимания жизни гораздо старше и умнее. Три года мы сидели рядом на всех занятиях, строчили лекции и говорили, говорили, говорили... Мне не хватало начитанности и жизненных впечатлений, а она уже тогда была, по сути, образованным человеком с тонкими и четкимим критериями оценки и в литературе, и в жизни.

Инна многое повидала еще в военные годы, когда запечатанная в военную форму мать, политработник и переводчик, возила ее с собой по дорогам войны, а забота о ней лежала на мамином денщике, пожилом солдате, который и кормил, и защищал, и на руках носил.

Студенческая жизнь в нашем педагогическом вузе, насквозь политизированная и абсолютно женская, не отличалась ни весельем, ни разнообразием. Пожалуй, только отдельные интересные встречи в литературном клубе и филармония скрашивали однообразие нашей студенческой молодости. Мы только слышали, что в других вузах проходили интересные вечера, выпускались остроумные газеты, сочинялись веселые капустники - кипела студенческая жизнь. А у нас на 120 человек трое мальчиков и кучка венгров, с которыми надо было держаться очень осторожно. Упаси боже близкая дружба, симпатия, а тем более любовь. На это отважились одна-две бунтарские души на нашем курсе, чем обрекли себя на такиен трудности, которые могли быть только в бредовых условностях тогдашней жизни.

Инна писала стихи. Она писала их постоянно. Каждый день. Почти на каждой лекции. Я была первой читательницей и ценительницей. Чаще всего, несиотря на мои похвалы, листки с рифмованными строчками тут же гибли. Но кое-что осталось, и я храню это до сих пор.

Посещение лекций было обязательным.

Студенческий поток, все 4 группы, битком набивался в лекционную аудиторию. Каждый старался успеть занять место, найти неломаный стул, устроиться рядом с подругой. Аудитории скучные, давно не знавшие ремонта, но с портретами писателей или известных языковедов-русистов. В кафедральных кабинетах - прекрасные библиотеки в высоких, стоявших там с дореволюционных времен стенных шкафах. Здесь же, в комнате для занятий, можно было готовиться к семинарам, писать курсовые работы. В публичной библиотеке еще не открылись студенческие залы, и первые годы мы могли пользоваться залами в старинном помещении на углу Садовой и Невского. Невольно мы проникались особой торжественностью, когда усаживались за огромные столы, служившие многим поколениям посетителей. И, кто знает, может быть, именно на твоем месте много лет назад сиделкто-нибудь из великих, чьи труды ты штудируешь сейчас!

У Инны была своя великолепная библиотека. Она ее постоянно пополняла. Тут была нет олько классика, но и почти незнакомые нам Кнут Гамсун, Оскар Уайльд и другие авторы, чьи имена лишь мелькали в обзорных лекциях то со знаком плюс, то со знаком минус. До многих авторов мы тогда еще не доросли, а Инна уже пропустила их мысли через свой острый ум, неуемную душу и оставила в своей просторной памяти. Она прекрасно знала и античных авторов, и поэзию серебряного века, все "измы" раннего советского периода, о чем мы узнавали из литературных курсов, где для них были отмерены скудные минуты.

Судьба не наделила Инну той внешностью, какой она была бы достойна. Маленькая толстушка, с пристальным взглядом больших темных глаз из-под сильных, многослойных очков. Она как-то уютно держала ручку или карандаш в своей пухлой руке, и он проворно летал по белому листу, оставляя полосы слов, вставки между строчками, заметки на полях или выразительные профили.

На лекциях она писала стихи. В стихах была любовь. Ожидаемая или пришедшая, воображаемая или живая, еще неясная или уже обжегшая.

Большое ожидание обернулось для нее большой болью. Что-то не складывалось, не получалось, приводило к быстрому разладу.

Она замкнула в себе свою любовь, которая превратилась в страдание и выплескивалась только в бесконечных стихах.

Но нет. Не чудесная беспечность жила в ней тогда. Большая, бесконечная боль. Ведь надо было убить ликование жизни и надежду, а это - прощание с молодостью.

Вот так тема умирания впервые зазвучала в ее стихах в двадцать лет. Так и прожила она свою жизнь в нескончаемом творческом труде, и каждый день был будто последней.

А потом была целая жизнь длиною в полстолетия. И писала она только прозу. В емких рассказах - все, что вместили в себя ее ум и острая наблюдательность на каждом новом повороте судьбы. А поворотов было много, и были они больше похожи не на мягкие изгибы спокойной реки, а на бурные пороги, нещадно истрепавшие ее тело и душу. Вся ее жизнь в двух книгах рассказов, изданных в Ленинграде, и в рукописях, которые давно ждут своего часа, чтобы вырваться из серых папок и увидеть свет.

В 1995 году в Омске вышла книга "История в лицах. Театральный Омск разных лет". Книга мемуаров начинается очерком Инны Пруссаковой "Как давно это было...#34;. Двенадцать страниц блестящего текста, вместивших Омск военного времени, три года жизни в эвакуации и полную картину существования беженцев.

В ее произведениях навсегда осталась жить маленькая девочка, обделенная родительской лаской, моложая женщина, не чаявшая быть любимой, мудрая учительница, умевшая видеть человека в каждом ученике, умный исследователь, которому не суждено было получить ученую степень. И, наконец, - ленинградская, петербургская писательница. Она всегда существовала в ауре истинной культуры, а ее критические мысли оставались незамутненными никакими чужими, даже очень авторитетными, мнениями. Правда и ложь не имели вариантов. Жестокие условия существования в эпоху двойной морали были особенно пагубны для тех, кто, сознавая это, пытался остаться самим собой всегда и во всем.

Каждый ее рассказ - всплеск горечи, своей и чужой, понятной и прочувствованной до самого дна. Людей она изображала как бы внутри, будь то ребенок или старуха, наш современник или человек библейского времени. В точных словах текста были и душа и разум, боль и сострадание, но ни капли надменности по отношению к герою, даже если этот герой - уличный пес Корноух.

Ее стиль невозможно спутать ни с каким другим. Неожиданные, но органичные метафоры, точно схваченные штрихи поведения людей на фоне давно забытых, но мгновенно узнаваемых деталей времени, - прочно удерживают внимание читателя. Каждая фраза, плотная и весомая от сконцентрированных в ней жизненных впечатлений, входит в сознание законченной картиной прошлого.

Постепенно жизнь лишала ее всего, что необходимо каждому, чтобы чувствовать себя защищенным.

Надуманное персональное дело, так до конца никем и не понятое, материальные лишения, когдаа единственное платье изнашивается и совсем не на что купить пальто. Уход из жизни матери и через несколько лет - любимой "Ляньки" (няни, друга, единственного и преданного человека, посвятившего ей свою жизнь), выселение из привычной квартиры в меньшую, потом - в еще меньшую, потеря работы, отлучение от института, где, казалось, все стало налаживаться, - так жизнь постепенно лишала ее всего, что необходимо каждому и что составляет внешнюю сторону существования любого человека. Вот только потеря друзей всегда компенсировалась появлением новых. Впрочем, не все потери можно восполнить.

Люди всегда тянулись к ней. Совсем молоденькие ученицы и познавшие многие удары судьбы зрелые люди поверяли ей свои тайны, сомнения, ждали совета. Она не просто умела слушать. Она как бы впитывала в себя душевную боль собеседника и никогда не включалась в разговор рассказами о себе, не вставляла ненужных аналогий. Ее советы были просты, характеристики точны. Она всегда помогала отделить главное от шелухи. В этом и была ее мудрость.

Но чем больше были лишения, тем сильнее тяга к перу, поиски своего места в литературе, желание оставить свой след. И собственная жизнь, осмысленная душевной болью и отлитая точным стилем художника, становится тем материалом, из которого складывается этот "след".

Ей сбыло свойственно обостренное чувство времени, проходящих лет и людей. Она видела их беспоможность перед концом короткого существования на земле.

И снова стали рождаться стихи.

Она чувствовала, что силы покидают ее. В последних стихах - осознанное прощание с жизнью, реквием себе самой.

Вот и последнее лето 2002 года. Много солнца, тепла, изнуряющей духоты. Уже глаза прощались с солнечными лучами, но дыхание жило в ритме стихов, в душе рождались рифмы, мягкие, грустные, прощальные.

• Крылова Т.Ф. "Время уносит, а память хранит...": [Воспоминание о петербургской писательнице Инне Пруссаковой] // Пруссакова И.В. Откуда приходят сны: Повести и рассказы.-СПб., 2004.-С.3-12. Книги писателя